Как нитки.
Лет пять было Семену, когда его всерьез заинтересовало несоответствие дарвинской теории теологическому взгляду на мир. Грубо говоря, его мысль двигалась примерно в таком направлении: если есть Бог, зачем тогда мудрить с обезьянами? Но если все-таки обезьяны, при чем же тогда Бог?!.. Тут мысль пробуксовывала и окончательно стопорилась. Семен пытался найти ответ самостоятельно – у карикатуриста Жана Эффеля в его «Сотворении человека» (одна из любимых книг для многократного просматривания, наряду с Бидструпом). В конце концов, ответ был найден. И вполне достойный:
– Мужчину создал Бог, а женщина произошла от обезьяны.
Неплохая патриархальная теория.
А может, так оно и есть на самом деле?
(Лет через пять младший брат высказался примерно по этому же поводу с примерно тем же смыслом. Как говорится, плюс-минус пара сантиметров, что сути не меняет. На вопрос «Кто живет на земле?», он, подумав, ответил так: «Мы с тобой» – «Правильно. А мы с тобой это кто?» Задумался, пауза затянулась, потому я решила подсказать: «Мы с тобой люди. Правильно?» «Ты что, мама! – не без горячности сказал юный антрополог, – Я – человек. А ты – женщина». Остается надеяться, что это не патриархальность, заложенная на генетическом уровне, а возвышенное отношение к женскому роду, когда – «я – всего лишь человек, а ты – Женщина!»)
* * *
Как-то раз к Семену пришла соседка по даче (где дело и происходило) – девочка Аня.
– Семен, – сказала она, а поскольку у девочки по причине возраста не было двух передних зубов, то у нее вышло так: «Шимен», – я на тебя гадала на ромашке. Получилось («получилощь»), что ты меня любишь. Это правда? – а глаза при этом огромные голубые, и бантики аккуратные, и остатки ромашки в руке.
«Шимен» по-мужски шмыгнул носом и сказал рассудительно:
– И люблю, и не люблю.
– Почему? – и глаза стали еще больше. Мол, как же так?! Ведь ромашка дала ясный ответ. Никаких сомнений.
Подумал немного и пояснил степенно и невозмутимо:
– Люблю – потому что люблю. А не люблю... Мы ведь иногда с тобой ругаемся. Какая же тогда любовь?
Кстати, о степенной невозмутимости. Уж чего-чего, а степенности малолетнему Семену Борисовичу было не занимать. А вслед за ней так и перла невозмутимость, типа: «конечно, само собой разумеется, иначе и быть не могло». Один из достойнейших примеров тому – короткая дачная история, с участием Федоровны. (Федоровна – близкий друг семьи, которую из почтительности Семен звал по отчеству, а от того, что друг близкий – без имени. Подобный подход повторил и Матвей, хотя в силу логопедических сложностей, его двухлетний рот выговаривал отчество как «Сёдына» – что тоже неплохо).
* * *
Как-то раз Федоровна пришла к нам на дачу, а Семен спит. Она и думает: дай-ка удивлю младенца, поражу его чудом-расчудесным и сама порадуюсь его удивлению. Для этих скромных целей она взяла банан и повесила его на облепиху. Славно так получилось, простенько и со вкусом. Когда Семен Борисович соизволил проснуться, она, сгорая от нетерпения, повела его в сад, к заветной облепихе. Дальнейший диалог выглядел следующим образом:
– Семен! Ты не поверишь, какое чудо я нашла!
– Какое? – (голосом потревоженного медвежонка).
– А вот иди скорее сюда! Смотри-ка, – и Федоровна указала на облепиху, увенчанную тропическим плодом.
Увидев банан, Семен подошел поближе, встал на цыпочки, снял его с ветки, очистил, стал есть – совершенно без всяких эмоций. А Федоровна все ждала реакции. Наконец, реакция последовала:
– Вот так у нас растет.
И удалился.
И действительно, что удивительного: ну, вырос банан на облепихе. Делов-то.
* * *
Изысканность выражений, присущая солидному степенному человеку, коим Семен всегда являлся – с самого бессознательного младенчества.
На улице гололед. Семену года четыре.
– Можно упасть и сломать фигуру.
– Какую фигуру?
– Свою, конечно. Ты упадешь – ты и сломаешь.
На улице ясно. Небо голубое. Семену по прежнему года четыре.
– Самолет садится. (Пауза.) Или падает.
Ни убавить, ни прибавить.
На улице нормально. А на душе грустно. Поссорились. Семену – столько же.
– Мы совсем запутались, – вздыхает и добавляет не без экспрессии, – Как нитки.
На улице все равно что. Настроение философское. Может быть излишне пессимистичное. Семену уже пять.
– От меня в жизни никакой пользы!..
На улице просто потрясающий закат. Настроение все еще философски-возвышенное. И все еще пять лет.
– У неба красные щеки.
И примерно тогда же о стайке воробьев, расчирикавшихся под окном:
– Целое стадо воробьев!
