Были внутри мысли спорные и, в то же время, совершенно в моем упадническом духе. Но Венеция и Флоренция случились столь настоящи и глубоки, что я не должна была остаться прежней. Потому из книжечки я эти "мысли в моем стиле унтер-офицерской вдовы" вычеркнула.
Но мысли вычеркнуть - как?
Потому они продолжают постукивать своими серебряными молоточками в моей весенней голове. Просятся. Выпрашиваются. Что доказывает: ни черта я не изменилась. Хотя... Как знать...
Чтобы они не пропали - выпущу их на волю здесь.
"...Не забывай никогда,
как хлещет в пристань вода
и как воздух упруг –
как спасательный круг.
А рядом чайки галдят,
и яхты в небо глядят,
и тучи вверху летят,
словно стая утят.
Пусть же в сердце твоем,
как рыба, бьется живьем
и трепещет обрывок
нашей жизни вдвоем.
Пусть слышится устриц хруст,
пусть топорщится куст.
И пусть тебе помогает
страсть, достигшая уст,
понять без помощи слов,
как пена морских валов,
достигая земли,
рождает гребни вдали.
… Как спасательный круг… Спустя несколько часов мы его, спасательный, увидим. Он никого не спасет. Как не исцелит фондамента Инкурабиле и нас. Не-исцелит. Неисцелит – вопреки грамматике русского. Потому что здесь властвует грамматика вечного: «неисцелит» и «досвидания» пишутся слитно. Без паузы. Не разнимая рук.
И моя ревность – священна. Не выношу! Никто не имеет права: растаскивать на цитаты, ставить эпиграфом к своим бесстыдным попыткам из серии «любовь-морковь». И вот еще - петь! Как они все СМЕЮТ брать – и петь!??? Пусть они все, весь этот многоголосый бездарный хор эпигонов и почитателей – заткнутся!!! В своей моде, в своей якобыпричастности, ведьмытопонимаемегокакникто… Бред, бред!!! Уберите свои потные ручонки прочь – потому что он… Только мой. Только мне он писал. И знаете вы все – почему?!!
Хаха.
Потому что весь мир создан для меня одной.
И точка.
…
И разве от такого можно исцелиться?
…
И даже если можно. Я – не хочу.
Потому что это история не про эго.
Слишком долго терпела. Слишком долго унижалась внутри себя самой. Лебезила. Вымаливала крохи внимания. Была тварью дрожащей. Стоящей на ветру. Старающейся нос держать в нужном направлении. Утирая сопли рукавом. Сама себе противная. Улыбающаяся тем, кому не следовало. Говорящая то, чего не думала.
Все верно: кому нужна правда? Никому. Значит, либо хорошо – либо никак. Простой принцип псевдоинтеллигентности со всегдашним потенциальным желанием оправдать, объяснить, дать фору, не дать в обиду… Отсюда – как о мертвых. Даже в случае с живыми, с полноценными, с плоть от плоти и кровь с молоком – как с мертвыми. С застывшими памятниками общечеловеческого приличия.
Может, при таком вежливо-стерильном подходе «как бы кого не обидеть» мы все мертвы? Изначально – душой. А тело – чего уж… Если судьба, бывает, заканчивается задолго до смерти, то ведь и душа может тоже… При живом теле оптимистичных роботов. Да я и сама робот: слежу за стрелкой весов, не ем после шести. И редко-редко чувствую внутри себя пульсацию колотящегося в висках сердца: поживем, еще поживем, еще полетаем! Разожми руку да и выпусти воробья – пусть летит. И ничего не боится. Как я не боюсь.
Эта смелость, конечно, быстро проходит. Достаточно мне приехать в Бен-Гурион, чтобы улететь обратно. Туда, где выпало жить. И только Набережная Неисцелимых вселяет хоть какую-то надежду, которую принято прятать под носатой карнавальной маской. Надежду на вечность..."
