Тень есть всегда, ведь мы живем в настоящем мире, а не в нарисованном. А в настоящем мире только в абсолютной темноте тени нет (кстати, палиндром).
Когда живешь при свете дня, многое бывает.
И как-то вдруг обреченно -
…понимаешь, что не хочешь, и захотеть тоже не хочешь…
… видишь в коридоре - мешок из-под картошки…
…не веришь, что твоя личная жизнь женщины не кончилась…
…не можешь вдохнуть полной грудью, стараешься изо всех сил, но никак…
…видишь одни только бревна, смотря на мир слезящимися глазами…
…ощущаешь укол мгновенной боли – от осознания своего бессилия…
…испытываешь страшное чувство, что Он повернулся к тебе спиной…
…и - неконтролируемый парализующий страх, когда сами собой в голове включаются знакомые строки: «и если бед не избежать на свете, пошли их мне, Мне, МНЕ, не детям…»
…осознаешь молитву, как лицемерие…
…почему-то ищешь, хотя знаешь, что уже не найдешь никогда…
…само слово «никогда»…
…понимаешь, что исправить – невозможно, а смирение – еще не пришло…
…и рука на плече: «Это ничего, мама, ничего…»
…а в старой песне вдруг внезапно слышишь повторяющееся «смерть» вместо привычного «снег», и никак не можешь заставить себя услышать правильно…
… и тогда вдруг понимаешь, что могла бы чувствовать Антонина Боробова, осознаешь это понимание с ужасом и в то же время с какой-то ленивой обреченностью: «значит вот так, пусть так и будет…» (Можно и нужно, вероятно, привести другой пример. Общедоступный. Например, Катерина из «Грозы»… Просто Антонина Ильинична ТОЖЕ была журналистом.)
Но никогда отчаяние не превращается в бессилие. Потому что все-таки – тень должна быть. Только привидения не отбрасывают тени. А мы-то живы!
И вот так, живя и выкарабкиваясь, ты понимаешь, что отчаяние бывает только в одном единственном случае: когда тебе кажется, что Он повернулся к тебе спиной.
… Но это только кажется.
